Над Эльбрусом – красный флаг!

Эльбрус повидал на своем веку многое. По-разному относился к смельчакам, покорявшим его вершины. Но то, что произошло в начале февраля 1943 года, удивило даже его.

17 февраля 1943 года вошло в историю войны днем крушения фашистской символики с высочайшей точки Европы - Эльбруса. Еще только два подобных акта было совершенно в войну - на Акрополе и рейхстаге. Для истории просто факт, а для двадцати смельчаков тогда это было обыкновенным боевым заданием, а для нас, потомков – пример безмерного мужества и любви к Родине.

Итак, кто снял знамена третьего рейха с Эльбруса?

БЕЧО - ТРАССА МУЖЕСТВА

У них был приказ. И они должны были его выполнить. Любой ценой. А они не захотели любой. Александр Игнатьевич Сидоренко, заслуженный мастер спорта, оператор студии "Союзспортфильм" помнит почти все детали той драматической истории.

А.И. Сидоренко: Как раз накануне войны я был назначен начальником альпинистского лагеря "Рот-фронт". Вместе с мастерами спорта Г. Одноблюдовым и А.Малеиновым приехал на Кавказ. Но тут грянула война, и мы на базе лагерей с помощью военкоматов организовали пункты по подготовке допризывников. Снаряжение, продовольствие - все использовалось. Потом мы сами стали солдатами и занялись специальной переподготовкой горнострелковых частей, разведкой, разработкой операций в горах, которые мы знали как свои пять пальцев.

Июль - август 1942 года. Немцы в это время прорвали оборону где-то в районе Ростова. Танковые армии Клейста довольно быстро подошли к Главному Кавказскому хребту. Немцы рвались к грозненской и бакинской нефти. Они бросали в наступление свои отборные части, в том числе альпийскую дивизию, которую комплектовали опытными спортсменами. Кстати говоря, Гротт, капитан, который руководил потом установкой немецких флагов на Эльбрусе, раньше участвовал в альпинистских восхождениях на Кавказе.

К нам, альпинистам, попавшим перед войной на Кавказ, примкнул Николай Моренец, парень из города Сум, который перед войной был мобилизован в армию и служил в Пролетарской дивизии. При защите Москвы был ранен тяжело: вся спина в осколках, скрючены пальцы на левой руке. Пока что он был списан и числился военруком в Тырныаузе, в школе. Из этой школы пришел к нам и Гриша Двалишвили, паренек лет семнадцати. А ситуация была такая: надо выводить работников Тырныаузского молибденового комбината из-под удара врага. Потому что немцы уже подкатывались к Главному Кавказскому хребту, дорога через Нальчик отрезана. Единственный путь - через Главный Кавказский хребет.

Остановились мы на перевале Бечо. Это снежный перевал через Главный Кавказский хребет высотой в 3 тысячи 375 метров. В первых числах августа, примерно 8-го или 10-го, большая колонная автомашин, в которые погрузили всех работников и их семьи, доехала до селения Тегенекли, километров тридцать выше по Баксанскому ущелью. Там была туристская база под таким же названием. Мы пересчитали людей. Оказалось больше тысячи. Причем были дети, матери с грудными младенцами. Для нас этот перевал не представлял такой сложности, потому что мы, альпинисты, знали и более сложные вещи, но для этих людей все было необычно, и опасно, и сложно. Например, такие вопросы задавались: может ли перейти через перевал человек, у которого астма? Представляете наше положение? Ну, нам ничего не оставалось, как ответить: может. А как детей переносить грудных? Вот тут уже сами изобрели такое снаряжение: простыней привязывали ребенка около груди, потому что надо, чтобы руки были свободными: нужно опираться на палку, держаться за какой-то канат, который мы подвешивали на трудных местах. Я вспоминаю: в группе была машинистка с одним легким, да и то туберкулезным.

Было в нашей первой группе примерно сто человек, из них около тридцати ребят: малышей от самого грудного возраста и лет до семи. Николай Моренец ходил вдоль колонны, подбадривал. Таким образом, мы в несколько приемов одолевали трассу. То, что проходили туристы, например, за два часа, мы преодолевали за шесть, семь часов с остановками. Так мы подошли к первым снежникам и к леднику.

Перед ледником мы остановились, так как впереди была "куриная грудка", самый крутой взлет снежного гребня. Лед, а на нем снег, крутой, ну, градусов, может быть, под сорок. Это самое трудное место в переходе. И, как назло, несколько ишаков, завьюченных продовольствием, вдруг провалились в трещину. Как сумели, успокоили людей.

И там матери, которые своих ребят до этого несли сами и не доверяли их, увидели, что здесь совсем опасно. И ребят переносили мы сами, в несколько приемов - одного ребенка, второго, третьего.

А эту машинистку, которая потеряла силы, пришлось тоже на себе перенести на "куриную грудку", где она несколько дней отсиживалась, приходила в себя.

В это время туда пришли наши передовые армейские части и уже устанавливали пулеметные гнезда: готовился второй эшелон обороны наших войск.

Ну, перевал был взят. Дальше довольно крутой спуск на юг. Весь снежный, переходящий в крутую тропу. А в это время разливаются горные ручьи. Но другого пути не было. Так мы поднимались с Северного Кавказа на Главный Кавказский хребет и спускались в Грузию, в Сванетию.

Весь переход занимал почти сутки. Очень долго. Из-за того, что группа была немобильная.

Вот так мы перевели в несколько приемов 1500 человек. Весь этот переход прошел "безаварийно", никаких жертв не было. Даже старик с астмой - и тот прошел.

И еще я помню, когда мы поднимались за очередной партией, дул ветер, встречный, сильный. Смотрим, двое идут в тумане. Оказалось, девчонка лет семи и старушка. Я спросил: "Сколько вам лет, бабушка?" Она говорит: "73 года". - "Ну, как, идти-то трудно?" - "Да, трудно, - отвечает, но у немца-то оставаться не хочется, надо идти".

Так с внучкой и прошла этот участок.

Нужно сказать, что я на этом походе лишний раз убедился в силе и мужестве наших людей. Страшно было. Но прошли. Знали: у немцев оставаться нельзя. Бросили все, что было, дом, понимаете, уют, все бросили.»

Прошлым летом А. Сидоренко побывал в тех местах. Произошла волнующая встреча. К сожалению, словами трудно передать атмосферу этой встречи, те слезы благодарности, которые вдруг не сдержала бывшая работница Тырныаузского комбината Евдокия Ивановна ЛЫСЕНКО:

«Двенадцатого августа нас направили в путь, дали нам в руки альпинистскую палку, сына одного увязала в простынь, второго за ручку... а меньшому было год и четыре месяца. Температура у ребенка сорок была.

Шли мы тропинками, страшными, жуткими. Шли за альпинистами. Благодаря им прошли через страшные водопады, где ни видать ни дна, ничего. Насилу прошли. Лед, трещины трещат, ломаются, а мы переходим. Только переступишь, ребенка перетянешь – расколется лед...

Потом стали лезть по канату, триста метров на вершину. Я ребенка одного в простыне, другого за ручку. А сама за веревку хватаюсь и тяну. И тут уже на вершине подхватывали солдаты детей и нас.

Мы сюда добрались, а потом спускаться начали. Ребенка вяжешь, второго сажаешь на себя и, как на санках, спускаешься вниз. И поехали. Ехали, не знаю, может, в пропасть, может, еще куда. Потом от нас альпинисты ушли, а мы с войсками остались.

Но до этого речку переходили. Никак не можем нигде перейти. Альпинисты перелезли, и мы начали бросать детей через речку. Как ребенка возьмут бросать, так у матери сердце обрывается.

Перебросали детей, потом сами стали переходить, все мамаши перешли...»

Такова прелюдия подвига, который предстояло совершить Александру Сидоренко, Георгию Одноблюдову, Николаю Моренцу и семнадцати их товарищам.

НАД КАВКАЗОМ - ЗНАМЯ КРАСНОЕ! Из рассказа бывшего начальника группы заслуженного мастера спорта, профессора МГУ Александра Михайловича Гусева:

...Откровенно говоря, мы давно ожидали этого приказа, так как знали, что егери фашистского капитала Гротта, бывавшие на Эльбрусе до войны, установили 21 августа 1942 года два черно-красных знамени на вершинах Эльбруса. Геббельсовская пропаганда шумно разрекламировала это событие как чрезвычайный подвиг, допуская в словах и иллюстрациях явную фальсификацию.

Утверждала, что вершины брались с боя, на снимках егери почему-то имели заснеженные рты и брови в сосульках (в августе-то!), да и само утверждение "покоренный Эльбрус венчает конец павшего Кавказа" являлось фактом скорее желанным, нежели действительным.

В резерве Закавказского фронта находилось немало альпинистов, просивших командование разрешить им восхождение на Эльбрус, чтобы сорвать немецкие флаги. Конечно, любой риск был бы оправдан, однако жертвовать людьми командование не могло, так как склоны и ущелья хорошо простреливались гитлеровцами с окружающих высот.

К началу февраля завершился разгром немцев на Кавказе, и тогда наши рапорты были удовлетворены: группа альпинистов из 20 человек тремя отрядами двинулась в путь. Это было первое массовое восхождение на эту вершину в условиях военной зимы. Мы знали, что нас подстерегало: кроме меня и заслуженного мастера спорта Николая Гусака, зимой на Эльбрус никто не восходил, нам были неизвестны расположения минных полей, а что стоило самодельное альпинистское снаряжение?! Большой груз оружия, минимум питания, неясность обстановки...

Через Крестовый перевал, через только что освобожденный Нальчик и Баксанское ущелье, через перевалы Бечо и Донгуз-Орун вышли мы к подножию Эльбруса. Все мосты через реку Баксан оказались взорванными, и продвижением шло медленно: глубокий снег, трещины, мины подстерегали нас на каждом шагу.

На "Приюте одиннадцати" отряды объединились. Домик "Приюта" был поврежден бомбежками, но укрыться в нем от непогоды оказалось возможным, и это было весьма кстати, так как все говорило о приближении бурана.

Бушевал он целую неделю. Кончились продукты. Положение становилось критическим, и мы решили штурмовать вершины двумя отрядами, в любую погоду, по очереди страхуя друг друга. Желание "дать фашистам по морде", а заодно и поставить точку над кавказским разгромом врага переполняло душу...»

Здесь нам бы хотелось прервать рассказ Александра Михайловича и предоставить слово единственной женщине - участнице легендарного восхождения Любови Георгиевне Коротаевой, преподавателю Университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы:

«Почти все были офицерами, почти все успели окончить до войны институты. Самому старшему из нас было 28 лет. Ребята эрудированные, начитанные. Ника Персианинов мог, например, прочитать наизусть "Илиаду" Гомера.

Однажды мы с Андреем Грязновым получили задание: установить пути отступления немцев с Кавказа. Целый день пролежали в снегу на хребте Когутай. А в такой обстановке разные мысли приходят, и мы решили это место отметить. Вынули из одной гранаты запал, написали, что такого-то числа здесь были в разведке лейтенанты Грязнов и Коротаева.

Потом сложили тур из камней и положили туда гранату. Договорились, что кто первый после войны придет – сообщит другому, что снял эту гранату. Ни ему, ни мне не пришлось больше там побывать...

Пришло время. Нам приказали сорвать немецкие флаги. Начался путь из Приэльбрусья. Когда мы остановились в Итколе ночевать, то установили дежурство на веранде балкарского домика. Была чудная лунная ночь, и как раз из Иткола было очень хорошо видно гребень, на котором оставили мы гранату.

Все вышли на балкон. Андрей Грязнов стал напевать про себя песню, а потом случайно у него сложились слова: "Помнишь гранату и записку в ней". А потом кто-то добавил: "На скалистом гребне для грядущих дней". И потом у нас такой энтузиазм сразу вдруг появился к сочинению, получилось что-то такое, и начали создавать. Вот слова "Баксанской песни". Ну, она, вы знаете, как начинается:

Где снега тропинки заметают,

Где лавины грозные гремят,

Эту песнь сложил и распевает

Альпинистов боевой отряд...

К нам очень часто приходили другие ребята альпинисты. Когда они из своих отрядов шли, нас не могли миновать, потому что мы располагались как раз на столбовой дороге в Баксанское ущелье. Коля Моренец, украинец, симпатичный парень, высокий такой, очень хорошо пел. Он пел нам и романсы, и вообще склонность слагать стихи проявлял. У него много было стихов. Мы думали, что он будет знаменитым поэтом. Вот им была осенью 1942 года сложена песня "Барбарисовый куст":

Мне не забыть ту долину;

Сложенный холм из камней,

И ледоруб в середину

Воткнут руками друзей.

Ветер тихонько колышет,

Гнет барбарисовый куст,

Парень уснул и не слышит

Песни сердечную грусть.

Почему именно барбарисовый куст?

В Баксанском ущелье очень много барбарисовых кустов, и я думаю, что у Коли именно поэтому он стал каким-то символом.

Эти песни, когда мы собираемся, а у нас традиционные сборы каждое 17 февраля, поем за праздничным столом.»

Наступал ответственный момент: все три отряда, объединившись у "Приюта одиннадцати", готовились к штурму вершин.

Слово документу. Дневнику, который велся сначала группой Н.Гусака, а затем стал летописью и всего отряда. Штаб Закавказского фронта поручил младшему лейтенанту Н.А.Гусаку подобрать и снарядить группу военных альпинистов с задачей: снять фашистские вымпелы с вершин Эльбруса и установить советские флаги. В состав группы вошли: Г.Одноблюдов, Габриэль Хергиани, Бекну Хергиани, Б.В.Грачев, В.П.Кухтин, А.И.Сидоренко.

...Уже две недели плохая погода.

17.2.43. Наши взяли Харьков. Великое дело - радио! Убрали комнату и коридор. Заготовили дрова. Выше "Приюта Пастухова" показались двое. Что случилось? В 15.00 к приюту подошли Грязнов и Багров. С вершины спустились за час. Все взошли на Восточную вершину в 11.00. Установили советский флаг. Оператор пленку не жалел...

Остается назвать всех участников восхождения: В.Д.Дубинец, Г.В.Одноблюдов, Л.Г.Коротаева, Б.В.Грачев, А.И.Сидоренко, А.М.Гусев, Е.В.Смирнов, Н.А.Гусак, Н.А.Петросов (все москвичи), Л.П.Кельс, Н.П.Моренец, Бекну и Габриэль Хергиани, Е.А.Белецкий, В.П. Кухтин, Г.К.Сулаквелидзе, Н.Г.Персианинов, А.Н.Грязнов, А.В.Багров, А.Н.Немчинов.

К сожалению, трое из участников - Андрей Грязнов, Габриэль Хергиани, Ника Персианинов - уже никогда не смогут вспомнить дни боевые. Но всегда 17 февраля их память чтут живые, те, кто вместе с павшими был награжден за операцию орденами и медалями.

События на Эльбрусе не оставляют равнодушными, В.С. Высоцкий и Ю.И. Визбор обращались к этой теме. Альпинистские песни до сих пор поют туристы, эти песни в исполнении Ю. Визбора прозвучали в журнале "Кругозор" за 1968 г.

БАКСАНСКАЯ
Слова: А.Грязнов, Л.Коротаева, Н.Персиянинов Музыка: Терентьев Б.М.
Там, где снег тропинки заметает,
Где лавины грозные шумят,
Эту песнь сложил и распевает
Альпинистов боевой отряд.
Нам в боях родными стали горы,
Не страшны метели и пурга.
Дан приказ, недолги были сборы
На разведку в логово врага.

Припев:

Помнишь, товарищ, белые снега,
Стройный лес Баксана, блиндажи врага,
Помнишь гранату и записку в ней
На скалистом гребне для грядущих дней.

На костре в дыму трещали ветки,
В котелке дымился крепкий чай,
Ты пришел усталый из разведки,
Много пил и столько же молчал.
Синими, замерзшими руками
Протирал вспотевший автомат
И вздыхал глубоко временами,
Голову откинувши назад.

Припев:

Помнишь, товарищ, вой ночной пурги,
Помнишь, как кричали нам в лицо враги,
Помнишь, как ответил с ревом автомат,
Помнишь, как вернулись мы с тобой в отряд.

Там, где днем и ночью крутят шквалы,
Тонут скалы грозные в снегу,
Мы закрыли прочно перевалы
И ни пяди не дали врагу.
День придет, решительным ударом
В бой пойдет народ в последний раз,
И тогда мы скажем, что недаром
Мы стояли насмерть за Кавказ.

Припев:

Время былое пролетит, как дым,
В памяти развеет прошлого следы,
Но не забыть нам этих грозных дней,
Вечно сохраним их в памяти своей.
Шуткам не учат в наших лагерях.
Если придется воевать в горах,
Вместе с ледорубом возьмешь ты автомат
И, как на страховке, сожмешь его приклад.
Помнишь, товарищ, белые снега,
Стройный лес Баксана, блиндажи врага,
Кости на Бассе, могилы под Ужбой...
Вспомни, товарищ, вспомни, дорогой!
1943

БАРБАРИСОВЫЙ КУСТ
Муз. и ст. Н.Моренца
Мне не забыть той долины,
Холмик из серых камней.
И ледоруб в середину
Воткнут руками друзей.
ПРИПЕВ:
Ветер тихонько колышет,
Гнёт барбарисовый куст.
Парень уснул и не слышит, не слышат
Песни сердечную грусть.
Тропка как ленточка вьётся,
Горная речка шумит.
Кто-то в долину вернётся,
Холмик он тот посетит.
ПРИПЕВ:
Слышны раскаты далёко,
Пушечных выстрелов гром,
А за хребтами высоко,
Други дерутся с врагом.
ПРИПЕВ:
А на вечернем досуге
В скалах мерцает огонь.
Грустную песню о друге,
Тихо играет гармонь.
ПРИПЕВ:
1943

ВОЕННАЯ ПЕСНЯ
Муз. и ст. В. Высоцкий
Мерцал закат, как блеск клинка.
Свою добычу смерть считала.
Бой будет завтра, а пока
Взвод зарывался в облака
И уходил по перевалу.

Отставить разговоры
Вперед и вверх, а там...
Ведь это наши горы,
Они помогут нам!

А до войны вот этот склон
Немецкий парень брал с тобою!
Он падал вниз, но был спасен,
А вот сейчас, быть может, он
Свой автомат готовит к бою.

Отставить разговоры
Вперед и вверх, а там...
Ведь это наши горы,
Они помогут нам!

Взвод лезет вверх, а у реки -
Тот, с кем ходил ты раньше в паре.
Мы ждем атаки до тоски,
А вот альпийские стрелки
Сегодня что-то не в ударе.

Отставить разговоры
Вперед и вверх, а там...
Ведь это наши горы,
Они помогут нам!

Ты снова здесь, ты собран весь,
Ты ждешь заветного сигнала.
А парень тот, он тоже здесь.
Среди стрелков из "Эдельвейс".
Их надо сбросить с перевала!

Отставить разговоры
Вперед и вверх, а там...
Ведь это наши горы,
Они помогут нам!
1966 Песня написана для к\ф «Вертикаль»

«АВТОР ПЕСНИ»
ЮРИЙ ВИЗБОР
На Кавказе в годы Великой Отечественной войны кем-то из бойцов-альпинистов были написаны слова песни, которая под названием "Баксанская" продолжает жить и в наши дни. О ее создании существуют разные версии. Одна из них положена в основу этого рассказа. Рассказ посвящается неизвестному советскому солдату, автору песни "Баксанская".

Василий Николаевич проснулся оттого, что снизу шел густой табачный дым. "Опять курят", - подумал он и недовольно повернулся на другой бок. Но заснуть ему так и не удалось. За окном темнела оренбургская степь. Поезд с синими огнями ночных лампочек летел сквозь марево рождающегося утра. В одном купе с Василием Николаевичем ехали альпинисты. Беспокойная это была публика! Обедали они, например, так: привязывали к потолочному вентилятору веревку, на нее подвешивали ведро с помидорами, клали на стол соль, две буханки хлеба и поочередно брали помидоры из болтающегося ведра. И были страшно довольны. А что хорошего? Ни пройти, ни проехать. После обеда альпинисты укладывались на свои полки и молодецки храпели до вечера. Вечером, когда всем нормальным пассажирам надо бы на покой, они просыпались, доставали гитары, пели песни, рассказывали какие-то смешные, на их взгляд, истории, словом, мешали спать до утра. Василий Николаевич вздохнул, и сам было потянулся за папиросой. Неожиданно раздались аккорды гитары, и кто-то негромко запел:

Где снега тропинки заметают,

Где лавины грозные гремят...

Василий Николаевич прислушался. Ему вдруг стало не по себе. "Не может быть, - подумал он. - Не может быть!" А молодой голос продолжал:

Помнишь, товарищ, белые снега,

Стройный лес Баксана, блиндажи врага,

Помнишь гранату и записку в ней

На скалистом гребне для грядущих дней...

Василий Николаевич спрыгнул с полки и вышел в пустой коридор. Сонная степь проносилась за окнами вагона. Глухо стучали колеса. А из приоткрытой двери купе звучала песня. Василий Николаевич закурил и прислонился виском к холодному стеклу... Как это было давно! ...Сначала ему вспомнился снег. Снег на вершинах гор, на стволах сосен, в валенках. Снег, засыпавший землянку так, что в нее можно было только вползать. Снег сыпучий, в которой можно утонуть, как в воде, снег, закаленный жестокими ветрами, твердый, как клинок. Тяжелая тогда была пора. Был Василий Николаевич совсем молодыми пареньком, и звали его Васей, просто Васей. Маленькая саперная часть, в которой он служил, уже целую неделю стояла у подножья Эльбруса. Связь была нарушена. В штабе армии эту часть, очевидно, считали погибшей. Головные отряды фашистской дивизии "Эдельвейс" шли вверх по ущелью Баксана. Как далеко они продвинулись, никто не знал. После многих неудачных попыток связаться с соседними частями созвали открытое партийное собрание. Это было решение не только своей собственной судьбы, а суровый разговор о войне и судьбе Родины. Постановили: никуда из Баксана не выходить, заминировать дорогу, драться с врагом до последней возможности. В тесной землянке было жарко. С бревенчатого потолка капала вода. По железной печурке бегали беспокойный золотые искорки... Командир саперов, старший лейтенант Самсонов, держа руки у раскаленной печки, тихо говорил: - Другого решения я и не ждал. Но мы не знаем, где враг. Нужна разведка. Идти по долине навстречу немцам бессмысленно. Тропа у нас только одна, и никуда с нее не уйдешь. Может ты, Роман, предложишь что-нибудь? Сержант Роман Долина поднялся с нар. До войны он занимался альпинизмом и хорошо знал район Эльбруса.

- Надо идти наверх, - сказал он. - Есть вершины, с которых долина Баксана просматривается на 30-40 километров.

- А много ли времени потребуется на восхождение? спросил Самсонов.

- Сейчас скажу... Так... Значит, восемь часов подъема и часа три спуска. Короче, если завтра с утра выйти, то к вечеру, часам к девяти, можно быть уже здесь. Но это при хорошей погоде и видимости.

- Понятно, - сказал Самсонов.

- Кто хочет идти с Долиной?

В землянке зашумели.

- Братцы! - гаркнул Роман. - Все равно с собой никого не возьму: альпинистов нет, а лишний человек мне, честно сказать, обузой будет.

- Я спрашиваю, кто хочет идти с Долиной? - спокойно повторил Самсонов. Все замолчали.

Долина примирительно кашлянул и сказал:

- Давайте, пожалуйста... Тогда уж пусть лучше Васька маленький идет...

Рассвет застал их на пути к вершине.

- И на что я тебя взял? - рассуждал Долина. - Конечности у тебя малогабаритные, силы - никакой... Минер ты, прямо скажем, средненький. Так себе минер...

- Ты за себя беспокойся, - огрызнулся Вася.

- Желчи много в тебе, Василий Николаевич, - усмехнулся Долина. - Потому ты и желтый такой. А желчь самым прямым образом происходит от злости. Вот возьми, к примеру, меня - я розовощекий, статный, красивый человек. А все почему?..

Долина вдруг остановился. - Видишь тот гребень?

- Вижу.

- Так вот по нему мы поднимемся на вершину. А когда спустимся, выдам тебе справку, что ты совершил восхождение на вершину второй "а" категории трудности. После войны значок альпинистский можешь получить.

- Да отстань ты!

- Не хочешь? А то носил бы его на правой стороне груди вместе с многочисленными орденами и медалями. Весь колхоз ходил бы смотреть...

Так подошли они к гребню. Скалы круто уходили вверх.

- Носки на тебе шерстяные есть? - спросил Роман.

- Есть.

- Снимай.

- Зачем?

- Снимай, говорю. Руки поморозишь.

...Свирепый ветер толкал Василия в бок. Занемели руки в шерстяных носках. Камни, иногда срывавшиеся из-под ног, стремительно уносились в белую преисподнюю, рождая там грохочущие взрывы снежных лавин. Только к вечеру разведчики добрались до вершины. Она оказалась куполообразным плато, на котором могли бы разместиться человек двадцать. Далеко внизу в серо-фиолетовой глубине плавали молочные облака.

- Кислое дело, - сказал Роман. - Тут можно просидеть неделю и ничего не увидеть... Устал?

- Малость есть.

- Ничего! Сейчас мы с тобой, друг, пещеру такую отроем дворец!.. А вот к тому краю не подходи! Ступишь два шага - и прямым сообщением на тот свет. Понял?

Когда они отрыли пещеру, было уже совсем темно. Роман заложил вход двумя снежными кирпичами. В эту ночь Василий спал тем мертвым сном, какой бывает только после тяжелой работы. На рассвете он проснулся от холода. Роман спал. Вася выбрался наружу. Густой туман мчался над снегами. Казалось, что огромная гора летела в бесконечном облаке, разрезая своей вершиной его невесомое тело...

- Туман? - спросил Долина, когда Вася вернулся в пещеру. - Я так и знал. Ну, может, к вечеру рассеется. Целый день они просидели в пещере. Туман не уходил. Роман рассказывал какие-то альпинистские истории. Наступила ночь. Разведчики дрожали от холода и сырости. Не спалось. Роман сидел согнувшись и что-то писал.

- Ты бы хоть свечку не жег зря, - проворчал Вася. - Что ты там пишешь? Секрет?

- Песню сочиняю, - серьезно сказал Долина.

- Песню? - удивился Вася.- Это что ж, про любовь у тебя песня? Супруге пошлешь?

- Почему супруге? Песни, брат, бывают всякие. Есть про любовь, а есть про войну. А эта про нас с тобой будет.

- Про меня и про тебя?

- Точно! - сказал Долина. - Про тебя и про меня.

- Ну-ка, прочти.

- Тут у меня малость не дописано. Начал я ее еще внизу... Долина долго шелестел страницами записной книжки. Вот! наконец сказал он, громко откашлялся и стал читать:
На костре в дыму трещали ветки,
В котелке дымился крепкий чай.
Ты пришел усталый из разведки
Много пил... та-ра-ра-ра-ра... - тут не дописано...
Синими, замерзшими руками
Протирал вспотевший автомат
И о чем-то думал временами,
Головой откинувшись назад.

- Ну как?

- Здорово! - сказал Вася. - Просто здорово! Это когда мы с тобой в разведке были? Да?

- Ага... Крепко тогда нам с тобой досталось. Помнишь того рыжего с парабеллумом?

- Помню. С усами... Сверху, что ли, он на тебя прыгнул?

- Сверху. Если бы не ты - быть уже Роману Долине в бессрочном отпуску...

- А припев-то есть? - перевел разговор на другую тему Вася. Или без припева? - Нет, почему же, с припевом. Вот...

Помнишь, товарищ, вой ночной пурги,
Помнишь, как бежали в панике враги,
Как загрохотал твой грозный автомат,
Помнишь, как вернулись мы с тобой в отряд?

- Про пургу ты хорошо написал, - сказал Вася, - а вот про то, как враги бежали, малость подзагнул... Где ж это они от нас с тобой бежали?

- Не бежали - так побегут. Я ведь знаешь что задумал? Оставить эту песню здесь, на вершине.

- Ну и что? Уйдем мы с тобой вниз. А война-то когда-нибудь кончится? Немцев прогоним?

- Прогоним.

- Значит, будут они бежать?

- Будут, конечно!

- Молодец Вася! Прямо философ!

- Ну ладно тебе обзываться-то!.. Было еще совсем темно, когда Роман и Вася вышли из пещеры, сложили небольшой тур из камней и спрятали туда гранату. Вместо запала в нее была вложена свернутая в трубочку записка о восхождении и текст, к которому за ночь Долина приписал новые слова:

Помнишь, товарищ, белые снега,
Стройный лес Баксана, блиндажи врага,
Помнишь гранату и записку в ней
На скалистом гребне
Для грядущих дней...

Наступало утро, над горами повис морозный, ясный рассвет. Роман долго протирал бинокль, ругая все оптические заводы мира, потом замолчал.

- Вася, - шепотом сказал он. - Немцы. По белой, покрытой свежим снегом долине Баксана тянулась длинная черная змея.

- Восемь километров, - прикинул Долина.

- Перед ними взорванный мост... Мины... Мы успеем!

...Василий Николаевич плохо помнил, как они спускались вниз. Полтора часа продолжалась бешеная гонка. Они скатывались по снежным склонам, пробирались по леднику, цеплялись за ветки деревьев... А когда выбежали на знакомую полянку и Вася упал на снег, бой был в самом разгаре. Вася медленно поднялся. Горы качались перед ним, как качели. Самсонов лежал в сугробе за большим камнем и стрелял из ручного пулемета. Долина, припадая на одну ногу, перебегал от дерева к дереву. Вася вынул гранату и пополз к Самсонову...

Немцы отступили через час. Головной отряд прекратил атаки, решив, очевидно, дождаться подхода артиллерии. Самсонов собрал оставшихся в живых. Их оказалось всего восемь человек. Решили уходить на другую сторону хребта, чтобы там на перевальной точке организовать оборону. Сержант Роман Долина, раненный в ногу, к вечеру вывел отряд на перевал Хотю-Тау. Глубоко внизу, на дороге, рвались фашистские грузовики с боеприпасами... Через день Долина был уже в госпитале. Вася остался на перевале. Потом началось наступление, панически бежали остатки дивизии "Эдельвейс"...

В 1944 году Вася получил письмо с Северного фронта от майора Цулукидзе, в котором сообщалось, что Роман Петрович Долина погиб в боях на реке Западная Лица. ...Василий Николаевич стоит в пустом коридоре вагона. В руке дрожит давно потухшая папироса. Альпинист с гитарой уже заснул. За окном в полнеба пылает багровый степной рассвет. По вагону прошел, потягиваясь, проводник.

- Не спится? - Не спится, - сказал Василий Николаевич.

1960